father blackmore drew upon his pipe thoughtfully

Поупражняемся.

Кто-то родился в Париже, кто-то в Берлине, кто-то в Нагасаки. Никто не хотел рождаться в сраном Миддл-Поинте.

- Ну давай… ну ладно… Помрешь сразу после родов… ну максимум в младенчестве… а уж в следующей жизни…

- Окей… уломали… Но не больше двух лет!

- Да ты и года там не проживешь – посмотри что за дыра…

- Да уж… не хотел бы я встретить тут свое трехлетие…

Рэй вспомнил об этом разговоре только сейчас – на скамейке возле свалки разбитых машин у Риверсайд-сквер. С дешевым пойлом в руках, в поношеных джинсах, снова без работы, в день своего – о чёрт! – тридцати трех-летия!

,

Эта история началась с запятой.

Ей и закончится.

*    *    *

Эта пьянь сейчас опять напьется и завтра уже ничего не будет помнить обо всей этой заварухе. Но я буду помнить все. Мой затвор, мой курок, мои ствол и дуло никогда и ничего не забывают.

*    *    *

Кому-то там наверху должно быть было очень весело, развалившись на облаке, облокотившись о рог Луны, попивая пивко и хрустя чипсами, наблюдать той ночью за всеми этими событиями приключившимися с нами, двадцатилетними лоботрясами в поисках приключений на свою белоснежно-бледнолицую, как сказала бы тетка Корнелия,  задницу…

Когда кто-то хочет чего-то так сильно, как Магдалена хотела в тот вечер бури, обеденный стол у соседей на втором этаже начинает самопроизвольно трястись, а провода над ближайшей троллейбусной остановкой вдруг осыпают ночную улицу охапкой непонятно откуда взявшихся ослепительных искр.

*    *    *

- Эй стой! А ты кто такой?

Кто я такой? Сейчас я расскажу тебе, кто я такой, соплячина…

*    *    *

Где я? Кто я?

Нет, точнее – Qui suis je? Ou suis je?

Ибо нахожусь я сейчас во Франции конца века #18 и зовут меня Жан-Батист. В руках у меня винтовка, а на ней штык, и рот мой широко раскрыт. Я что-то громко кричу. Что-то на французском. Во всеобщем невероятном гуле не разобрать, что именно. Вот я замолкаю, потому что все замолкают… Тут, по всей видимости, и начинается моя история… Приготовьте ваши платки – кто-то будет плакать, а кто-то до слез смеятся.

 *    *    *

Кстати, меня зовут Джейкоб, а вас?

Еще никогда в своей жизни я не был героем романа, тем более главным рассказчиком, а вы?

Но, как бы то ни было, со мной все-таки приключилась весьма призабавная история, а с вами ничего подобного не приключалось?

- Да всякое бывало… Помню однажды я пошел на рыбалку на Роджерс-крик, когда еще там водилась рыба. Да кстати – меня зовут Том. Томас Данливи-младший. Так вот, значит, иду я я на рыбалку мимо дома мисс Пэрриш, как вдруг…

> Да все знают эту историю! Говорящая собака! (Кстати, меня зовут Дидье Лакостель, я только что из Франции приехал. Я потом вам такую историю расскажу – закачаетесь!)

- Неееет… Тут все гораздо интересней и причудливей вышло…

 *    *    *

Я сидел верхом на комете, которая неслась во весь опор к планете Земля, чтобы убить наконец этих, уже изрядно всем осточертевших, динозавров. Я очень не хотел просыпаться. Я очень хотел чтобы эта будильная трель была бы на самом деле солнечным ветром в моих ушах или…

- Тилли! Маленький Тилли! Вставай – ты опять опоздаешь! Фрау Рансмайр снова будет ругаться и вызовет твоего отца в школу!

 

Сможешь ли ты меня простить, Джейк Уэбстер? Я знаю, за то что я сделала, никогда никому нет и не будет прощения. Я знаю, меня не простит Джо Флетчер. Я знаю, меня не простит Тайтус О'Херн. И Джеремайя Смит и Джералд Сандерс. И даже старина Билл Файф. Но может ты меня простишь, Джейк Уэбстер?

*    *    *

Вот и пришло время поставить точку в нашей истории. Точнее, я хотел сказать – пришло время начать нашу историю! Ну вот – опять все перепутал! С детства эта напасть – всегда все перевираю. Поэтому и зовут меня – Маттео-перевиральщик. А еще – Маттео-застегни-ширинку. А еще – Маттео-как-там-твоя-жена. Но некоторые зовут меня святым Маттео. Святым Маттео Монтепасканским. Однако, обо всем по порядку…

*    *    *

Я пишу черным по белому. Мне нравится писать черным по белому. Все буквы, все закорючки и завитки хорошо видны, всегда ясно где слово еще продолжается, а где уже пробел. Но так было не всегда. Далеко не всегда. Сейчас расскажу.

*    *    *

Его жена видела мужа Таис только однажды – издали – на похоронах Мердока. Трудно было не заметить этого красавца-баскетболиста под 2 метра ростом, в огромных черных очках, с густой рыжей бородой, в высокой ковбойской шляпе. Он тогда наклонился и что-то шепнул Таис на ухо, и та вдруг, забыв о приличии, громко рассмеялась, поймав массу неодобрительных и удивленных взглядов.

*    *    *

- Я слишком заигрался в эти игры…

- Я слишкям заигрялся в этти игррры…

Усмехнувшись, Ахмед поглядел на попугая, насыпал ему корма и, облокотившись о клетку, еще раз пристально посмотрел на ее портрет четырехлетней давности висевший у шифоньера.

*    *    *

Грязное ругательство.

Еще одно грязное ругательство.

Третье грязное ругательство.

Вот и весь, бля, роман.

А – еще могу рассказать про то как мы с Косоглазой Барби на гебраноле сидели.

Тоже очень интересная история.

Наша история начинается ни-с-того ни-с-сего одним непримечательным апрельским вечером чёрт знает где, а точнее в Староаркадьевке. Жили были старик со старухой, а точнее кот Васька на заборе, а если быть совсем точным – Михаил Степанович Базилевский, по прозванию Монголоид. Работал он фрезеровщиком, много пил, и вот однажды мимо его завода проезжала на велосипеде Лизка Черняга. Хотя, какая же это Лизка – Лизка уж два года как в райцентре учится! – а это сестра ее, Олимпиадка. Так вот в том самом райцентре, а точнее в другом райцентре, что в тыща-сорока-пяти километрах на север от еще одного райцентра, в запертой комнате, на столе лежит книга. Большая книга. Да в дорогом переплете. А внутри – ни строчки единой, ни единой буквы! Все страницы - белы как снег!

Кто эту книгу откроет – тому этот роман и писать!

PS

Я зачитался http://americanbookreview.org/pdf/100_best_first_lines.pdf вот этим.

и решил изобразить еще 16 пока ненаписаных.

(Я понимаю, что такое уже было, но у меня все равно круче)

Отгадавших фильмы (кроме Зази в метро) - ждет приз!